§3. Мемуарный  "тюремный" очерк

К однособытийным примыкают мемуарные очерки декаб­ристов, посвященные сибирскому периоду их жизни, условно классифицированные нами как "тюремные".

В богатой войнами, смутами, дворцовыми переворотами стране мемуаристы и раньше обращались к теме тюремного заключения и ссылки. В числе первых таких произведений — "История о великом князе Московском" А. Курбского, отно­сящееся к необычному для древнерусской литературы жанру "истории-трагедии"¹; "Житие" протопопа Авакума»; "Запис­ки" княгини Н. Б. Долгорукой"; "Записки бедной и суетной жизни человеческой" В. В. Головина и др. Тема тюремных "несчастий", несвободы занимает в этих произведениях основ­ное место.

Ю. Н. Тынянову принадлежит мысль о том, что в опреде­ленных исторических условиях отдельные "бытовые" явления могут включаться в литературу и становиться литературным фактом. Изменения функций литературы, отдельных родов и видов, некоторых частных форм ведут к тому, что "жанр сме­щается; перед нами ломаная линия, а не прямая линия его эво­люции"². Динамическую природу очеркового жанра в мемуар­ном   наследии  декабристов   подтверждает  и   появление  его классификационного подвида —"тюремного" очерка. Воспо­минания о годах, проведенных в тюрьмах, на каторге, в ссыл­ке, в большинстве своем тяготеют к художественности и вклю­чают в себя  новый  исторический  факт.  То,  что внимание мемуаристов остановилось именно на данной жанровой фор­ме, объясняется субъектом вспоминающего и объектом воспо­минаний. Материал, осваиваемый декабристами в новом для них жанре, лежит не на поверхности памяти, а в самой ее глу­бине; он как бы припрятан для того случая, когда нужно окон­чательно  расстаться   с  прошлым,   подвести   черту  в   своих "личностных отношениях с жизнью" (В. С. Барахов).

"Тюремные" очерки создаются декабристами в период знаменательный не только в социально-политическом, но и в эстетическом отношении.

_________________________

¹ См. об этом: Уваров К. А. Князь А. М. Курбский — писатель ("История о великом князе  Московском"): Автореф. дис. канд. филолог, наук. - М., 1973.

² Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977. - С. 256.

 

     Писателями "натуральной школы" уже в 40-е годы был активно начат поиск новых принципов от­ражения действительности. В. Г. Белинский ставит задачу изучения "социального быта на основе анализа всего разнообра­зия конкретных явлений народной жизни"¹. В этой связи по­пытки декабристов расширить сферу "разнообразия жизни" за счет включения материала нетрадиционного жанрового соде­ржания понятны и объяснимы. В основе "Воспоминаний о. 1826 и 1827 годах князя Евге­ния Петровича Оболенского"² и "Воспоминаний о Кронверкс­кой куртине"³ Н. Р. Цебрикова лежит повествование о периоде следствия и ссылки. Это самостоятельные в жанровом отноше­нии произведения, не являющиеся частью или незавершенными набросками каких-либо иных жанровых образований. Впервые мемуарный очерк Н. Р. Цебрикова публикуется у А. И. Герце­на анонимно и ошибочно приписывается И. И. Пущину, хотя сегодня принадлежность произведения Цебрикову⁴, сомнений не вызывает. Под прямым влиянием Е. И. Якушкина создает в 1856 году в Ялуторовске свои "Воспоминания..." Е. П. Оболен­ский. Сын декабриста передает их А. И. Герцену, благодаря которому   они   впервые   увидели   свет   в   четвертом   томе "Русского заграничного сборника" в Лондоне, а позднее в жу­рнале "Будущность" П. Долгорукого⁵. "Воспоминания о Кронверкской куртине" Н. Р. Цебрикова — мемуарный "тюремный" очерк сравнительно небольшого объ­ема, с малонасыщенным событиями сюжетом. Описание ста­новится в нем ведущим композиционным элементом, опреде­ляя    стилистическую    манеру    произведения.   Тема   очерка намечается в первых его строчках: "В С.-Петербурге, в Петро­павловской гранитной крепости, Кронверкской куртине пред­стоит очень важная роль в истории. Там содержались наши пять  мучеников"⁶.  Образы  К. Ф. Рылеева,  С. Г. Каховского, С. И. Муравьева-Апостола, П. И. Пестеля  и  М. П. Бстужева-Рюмина — главные в произведении, несмотря на свою пункти­рную очерченность. Цебриков извлекает из глубин памяти все, что касается последних дней и часов жизни казненных товари­щей.

_________________________

¹ Цит. по изд.: Белокопытова О. "Семейная хроника", "Детские годы Баг­рова-внука" Аксакова и проблемы мемуарно-биографического жанра в русской литературе 40-50 гг. XIX в.: Автореф. дис. ... канд. филолог, наук. - Воронеж,1966.- С. 3.

² Мемуары декабристов. Северное общество. - С. 96-112.

³Там же.-С. 267-274.

⁴ Гессен С. Н. Н. Р. Цебриков и его мемуары // Воспоминания и рассказы... -Т. 1.-С. 247-254.

⁵ Будущность. - Париж, 1861. -№9-12. iJJ-ебриков. Н'. Р. Воспоминания. - С. 267 (далее ссылки на этот источник в тексте).

 

Жанр очерка не позволял давать развернутые характери­стики, пространные биографические справки из жизни героев. Одна-две верно схваченные подробности воскрешают в созна­нии автора их образы. К. Ф. Рылеев для мемуариста прежде всего поэт-гражданин, а затем уже руководитель Северного общества. Он заслуживает именно в этом своем качестве бла­годарную память потомства. Такая точка зрения сложилась в декабристской среде практически единодушно, чего не ска­жешь об отношении к его политическим воззрениям. Не встре­чаясь с Рылеевым во время следствия, Цебриков вспоминает о нем, случайно увидев выцарапанные гвоздем на тюремной та­релке стихотворные строки:

Тюрьма мне в честь, не в укоризну,

За дело правое я в ней,

И мне ль стыдиться сих цепей,

Когда ношу их за Отчизну (с. 267)¹.

        С П. И. Пестелем и С. Г. Каховским мемуарист находился какое-то время в одном "номере с окошком на ров Кронверкс­кой куртины" (с. 267). И по прошествии многих лет он не мо­жет забыть презрительного, равнодушного отношения к смер­ти у Каховского, "не покидавшее его все время" (с. 270). Пестель, более других арестованных "испытавший все возмо­жные   истязания   и   пытки   времен   первого   христианства" (с. 270), запомнился Цебрикову "двумя кровавыми рубцами на голове /.../ — свидетелями этих пыток" (с. 270). "С стоицизмом древнего    римлянина"    (с.    271)    не    предается    отчаянию С. И. Муравьев-Апостол,  уговаривающий   товарищей  встре­тить смерть подобно мученикам" за правое дело России, утом­ленной деспотизмом" (с. 271). Эти примеры подтверждают "официальную" декабристскую версию о последних днях жиз­ни "Апостолов Свободы". Такой взгляд формировался в тече­ние длительного времени и привел к тому, что образы пяти ка­зненных    товарищей    приобрели    во    многих    мемуарных свидетельствах, статьях, письмах и устных рассказах одинако­вые черты вплоть до деталей.

_________________________

¹ В последнем собрании сочинений эти стихи приводятся как принадлежа­щие К. Рылееву, хотя до сих пор бесспорность этого факта не подтверждена. В этом отношении указание Н. Цебрикова на авторство К. Рылеева весьма показа­тельно.

 

 

Это были уже скорее схемы, нежели живые люди. Кровь казненных как бы освящала "дело всей жизни", и декабристы ревностно следили за любыми по­сягательствами на созданную ими героическую модель поведе­ния казненных. Традиционен в этом отношении Цебриков, и лишь в отношении к самому молодому из приговоренных М. П. Бестужеву-Рюмину слышатся нотки чисто человеческой жалости и печали. "Молодому человеку было всего 18 лет, и ему, конечно, было простительно взгрустнуть о покидаемой жизни. /.../ Он даже заплакал, разговаривая с Сергеем Муравьевым-Апостолом"(с. 271). Это "конечно" и "было проститель­но взгрустнуть" в отношении одного человека подтверждает невозможность подобного типа поведения у четырех осталь­ных — зрелых, умудренных жизненным опытом руководителей восстания.

Диалоги Цебрикова с Пестелем и Каховским, Муравьева-Апостола с Бестужевым-Рюминым пронизаны пафосом траги­ческой возвышенности. Перед смертью они ведут "поучи­тельный разговор, заключавший одно наставление и никакого особенного утешения, кроме справедливого отдаленного при­говора потомства" (с. 271). Так мотив смерти находит свое ло­гическое завершение в апелляции к "высшему суду" — справедливому приговору потомства. Прием этот стал довольно характерен в русской литературе первой половины прошлого века. Вспомним хотя бы знаменитое лермонтовское:

                          Но есть и божий суд, наперстники разврата!

                          Есть грозный судия, он ждет...¹

Поэтические строки и мемуарное свидетельство отражает характерное для того времени понимание высшей справедли­вости, веру в будущее ее торжество.

"Воле божьей" предоставляет свою судьбу и сам Цебри­ков. Описывая мытарства и лишения, перенесенные в казема­тах куртины, мемуарист особое внимание уделяет сатиричес­кому изображению судей. Вот лишь несколько выдержек из очерка: "Что мне было отвечать перед этими витязями"(с. 268); "имел всегда красное лицо, всегда звериное" (с. 268); "уродец Дибич" (с. 268); "а Чернышов продолжал шипеть" (с. 268); "Блудов, верный значению своей фамилии, блудил, блудил, за­блудился, запутался и смастерил одиннадцать категорий приговора" (с. 268); "у Сукина голова, и без того очень не муд­рая," (с. 268); (Чернышов. — О. М.) как змея, так бы кажется и бросился бы на меня" (с. 268).

_________________________

¹ Лермонтов М. Ю. Смерть поэта : Собрание сочинений: В 4 т. - М., 1983. -Т. 1.-С. 23.

 

 

Завершается сатирическая гале­рея образов "этих опричников" гневной филиппикой всему ни­колаевскому   царствованию:   "Тридцатилетнее   царствование Николая с его дикою политикою ничего не могло принести, кроме   несчастий   России"   (с.   269).   Не   щадит   мемуарист "помазанника божьего", коварного и лживого тирана: "Где же обещания, данные Николаем Веллингтону, что он удивит Ев­ропу, конечно, милосердием — и удивил /.../, поставив пять ви­селиц с гнилыми веревками, на которых надобно было по два раза умирать"(с. 269-270) (курсив мой. — О. М.). "Гнилые ве­ревки" и "смерть дважды" превращаются у Цебрикова из до­кументального свидетельства очевидца казни в образную ме­тафору, характеризующую "гнилое" николаевское правление, превратившееся в "тридцатилетний стон России"(с. 269). Пер­вый раз царь обрекает на смерть Россию тогда, когда расстре­ливает на Сенатской площади зародыш будущей свободы; по­сле этого наступает долгое тридцатилетнее умирание страны, зажатой в тиски деспотизма. Образная аналогия "двойного умирания" России с мученической смертью повешенных оче­видна.

Мемуарист Цебриков активно использует в своем повест­вовании художественную деталь, сосредотачивая внимание на мельчайших нюансах происходящего. В статье "Что такое ис­кусство?" Л. Н. Толстой писал, что "заряжение читателя" чувс­твами и мыслями художника является его главной задачей. Но оно "только тогда достигается и в той мере, в какой художник находит те бесконечно малые моменты, из которых складывае­тся произведение искусства". "Бесконечно малые моменты" — это и есть детали и подробности¹. Вот как описывает Цебриков последние часы жизни пяти "мучеников Свободы". Сначала он максимально детализирует отсчет времени, фиксируя его стро­го по часам: "в семь часов вечера", "в восемь часов", "в два ча­са ночи", "в три часа ночи" (с. 269-271). Мемуарист боится что-то упустить, не заметить, о чем-то умолчать, ведь по сути дела речь идет о временной грани, отделяющей жизнь от смер­ти. Вот уже полночь, арестантам приносят саваны и цепи, "грустно со стуком прозвеневшие" (с. 271).

_________________________

¹ Цит. по кн.: Дюбин Е. В. Искусство детали. -Л., 1975. -С. 25.

 

"Солдаты, прислу­живавшие в номерах, чтоб не прерывать эту тишину, ходили на цыпочках. Они плакали"(с. 272). И вот в два часа ночи "в по­следний раз прозвенели цепи"(с. 272). Все эти "бесконечно ма­лые моменты" способствуют воссозданию в "Записках" щемя­щей атмосферы последних мгновений жизни. А чуть дальше Цебриков вводит еще одну деталь: "пятерых мучеников повели вешать" (с. 272) (курсив мой, — О. М.). Простота и обыден­ность в этом "повели вешать" свидетельствует о равнодушии декабристов к своей смерти и о привычности, бесчеловечной обыденности совершаемого для их палачей. Деталь у Цебри­кова проявляет "способность к образно-смысловому расшире­нию орбиты, к проникновению в суть художественного цело­го"¹. На печальной и торжественной ноте заканчивает свое повествование Н. Р. Цебриков, как бы передавая эстафету Е. П. Оболенскому. То, что у одного мемуариста венчает раз­витие действия (ночь 13 июля 1826 года), то у другого служит завязкой нового повествования.

"Жанр, — отмечал М. М. Бахтин, — возрождается и обно­вляется на каждом новом этапе развития литературы и в каждом индивидуальном произведении"². В "Воспоминаниях о 1826 и 1827 годах князя Евгения Петровича Оболенского" жанр "тюремного" очерка обновляется через взаимодействие с жан­ром "путешествий", в частности — путевым очерком. В конце XVIII столетия жанр "путешествий" стал одним из наиболее "работающих" в русской литературе. В недавно вышедшем и уже цитированном выше исследовании А. В. Архиповой "Литературное дело декабристов" говорится о двух разновид­ностях русского варианта этого жанра: карамзинское "путе­шествие" с опорой на его просветительскую, познавательную сторону и радищевское "путешествие" с обличительным, сати­рическим направлением³. В. Г. Базанов отмечал, что декабрис­ты-литераторы не обошли своим вниманием жанр "путе­шествий".

_________________________

¹ Дюбин Е. Искусство детали. - С. 27.

² Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. - 4-е изд. - М., 1979.  С. 122.

 ³ Архипова А. В. Литературное дело декабристов. - С. 121.

 

"Почти у каждого декабриста в голове или записной книжке был готов свой вариант "путешествий" по отечественным губерниям"¹. Таким собственным "вариантом путешествий" в его радищевско-обличительной разновидности стал рас­сматриваемый здесь мемуарный очерк Е. П. Оболенского, в котором речь идет о самых трудных годах в его жизни. Похо­ронив декабристов заживо в "каторжных норах" сибирской ссылки, император не смог лишить их вкуса к активной и дея­тельной жизни. Куда бы судьба ни забрасывала Оболенского, он с живым интересом и жаждой познаний интересуется новыми людьми, новыми городами, новыми обстоятельствами, увы, теперь уже не самой беззаботной жизни. "Тройки помчали нас с рассветом дня через Петербург"², — начинает очерк декаб­рист. А далее его память фиксирует Нижний Новгород, Ир­кутск, Усолье, Красноярск, Нерчинск, Читу, Забайкалье, и все это за сравнительно небольшой (чуть больше года) период. Быстрота перемещения в пространстве контрастирует с неспе­шным темпом протекания времени, размеренной и спокойной манерой повествования. То, что в жанре мемуарной хроники было бы серьезным художественным просчетом, здесь выглядит органично и оправдано законами очеркового жанра. Аритмия временного и пространственного у Оболенского сви­детельствует о конфликтности и противоречиях в самом авто­рском хронотипе событий.

Если Цебриков чаще всего прибегает к характеристике ге­роев очерка через художественную деталь и подробность, то мемуарист Оболенский уже в самом начале произведения об­ращается к портретной характеристике и описанию костюма персонажа. "21 июля 1826 г. вечером мне принесли в мой номер Кронверкской куртины, где я находился, серую куртку и такие же панталоны из самого грубого солдатского сукна и возвес­тили, что мы должны готовиться к отправлению в путь" (с. 96). Оболенский внимательно рассматривает товарищей, с кото­рыми долго не виделся и с кем предстояла длинная дорога в Сибирь. Перемены, произошедшие в судьбе, предстают перед мемуаристом в самом изменении их внешнего вида. "Вскоре после полуночи повели меня в Комендантский дом: взойдя в комнату, вижу Александра Ивановича Якубовича в таком же наряде, как и я. /.../ Якубович не мог удержаться от восклицания, когда увидел меня с отросшей бородой и в странном моем  наряде.

_________________________

¹ Базанов В. Г. Очерки декабристской литературы. - С. 146.

² Оболенский Е. Воспоминания. - С. 97 (далее ссылки на этот источник в тексте).

"Ну, Оболенский, — сказал он, подводя меня К зеркалу, — если я и похож на Стеньку Разина, то неминуемо ты должен быть похож на Ваньку Каина" (с. 97). С изменением в платье, внешнем виде меняется и сама жизнь осужденных. Мо­тив перемен — характерная черта "тюремного" очерка у дека­бристов. Несмотря на собственные признания Оболенского в том, что "путевые впечатления совершенно изгладились" (с. 98) из его памяти, он довольно подробно и живописно повествует о переезде в Сибирь. При этом главным становится не описание красот сибирской природы, а беглые портретные зарисовки лиц, на этом пути встреченных. Преувеличенно доброжелате­льное и сочувственное отношение людей к декабристам — то­же своего рода литературный штамп в их мемуарах, способст­вующий, по мнению авторов, расширению рамок движения. "Ласково обходится" с арестантами статский советник Гирлов (с. 98); вручает каждому деньги на дорогу "советник какой-то палаты Вохрушев"(с. 98); много "внимания и участия" оказы­вает им городской голова Иркутска Ефим Андреевич Кузнецов (с. 98); всячески "ласкает" и назначает работу "только для фо­рмы" горный начальник Усолья Крюков (с. 99-100). Сцены переезда декабристов по Сибири включают в себя и интересные наблюдения: над бытом и нравом коренных жителей края. "Все они были люди грамотные, — вспоминает Обо­ленский о сибирских казаках, — большая часть кончили курс уездного училища и удивляли нас и разнородными познания­ми, и развитием умственным, которое трудно было ожидать в месте диком, где и люди и природа находились в первоначаль­ной своей грубости" (с. 111). Чем дальше, тем безотраднее кар­тина, открывающаяся глазам мемуариста. Сибиряки живут в невероятной бедности, и Оболенского поразил вид детей, сто­ящих  почти   голыми   в  десятиградусный   мороз   на   улице, "греясь" на солнце (с.105). Беглые этнографические и пейзаж­ные зарисовки органично входят в раздумья автора об этом крае, людях его населяющих.

Яркие и волнующие образы жен декабристов — «наших фей" — создает Е. П. Оболенский на страницах своего очерка Екатерина Ивановна Трубецкая, Мария Николаевна Волконс­кая и те из них, кто не назван, но сохранен навсегда в памяти Оболенского и его товарищей, становятся полноправными героинями рассказа о сибирской ссылке их мужей и возлюблен­ных. Говоря подробно о Е. Трубецкой, мемуарист не только рисует ее портрет, но и сообщает предысторию знакомства с мужем,  обстоятельства  их  воссоединения   после  приговора Верховного уголовного суда. Это своего рода некролог, по­священный памяти той, которая скрасила существование дека­бристов в годы ссылки, а сама навечно осталась в Сибири. "Трудно выразить то, чем были для нас дамы, спутницы своих мужей; по справедливости их можно назвать сестрами милосер­дия, которые имели о нас попечение, как близкие родные, коих присутствие везде и всегда вливало в нас бодрость, душевную силу, а утешение, коим мы обязаны им, словами изъяснить не­возможно"^. 102).

Говоря о композиционной структуре "тюремного" очерка, отметим, что повествовательный элемент уравновешен в нем с описательным. Движение, если оно и совершается, то не спеш­но, с оглядкой внутрь себя и попыткой разобраться в происхо­дящем, пристальней вглядеться в людей, встречаемых в новых обстоятельствах жизни. Диалоги практически отсутствуют, монологическая речь автора преобладает. Оставшись в тюрем­ной камере один, декабрист хочет для начала сам разобраться в случившемся, осознать новое свое бытие, а затем сделать его достоянием гласности через мемуары.

В жанре "тюремного" очерка написаны и ответы М. А. Бестужева на вопросы М. И. Семевского в 1860-61 гг., известные сегодня под названием "Пребывание в Шлиссельбур­ге и переезд в Сибирь"¹. Данный фрагмент, по нашему убежде­нию, является мемуарным "тюремным" очерком этологического жанрового содержания.

От рассмотренных выше, очерк М. А. Бестужева отличает ряд моментов, на которых необходимо остановиться специа­льно. Главное отличие произведения — его резко выраженная антиправительственная направленность, обличительная тона­льность.

__________________________

¹ Бестужев М. А. Пребывание в Шлиссельбурге и переезд в Сибирь // Де­кабристы. Избранные сочинения: В 2 т. - Т. 2. - С. 163-172. (далее ссылки на этот источник в тексте).

 

Галерея "преступных опричников" открывается обра­зом генерал-майора Плуталова — коменданта Шлиссельбургской крепости, превращенной им "в род арены для себя и своих тюремщиков за счет желудков несчастных затворников"¹. Тра­диционная для декабристов мысль о всеобщем сострадании к ним представителей разных сословий общества здесь напрочь опровергается. "Пошлые унижения", с которыми Плуталов всякий раз являлся к арестованным, резко контрастируют с его же полным нежеланием хоть чем-то облегчить их участь. В нем не осталось ничего человеческого, все подчинено только лич­ному обогащению и показной учтивости, доходящей до юрод­ствующего самоуничижения. Он "до такой степени одеревенел, — отмечает мемуарист, — к страданиям затворников, что со сво­ими затверженными фразами сострадания походил скорее на автомат, чем на человека, сотворенного богом" (с. 163). Оцен­ка личности идет не через слова, а через поступки персонажа.

Трагикомичен образ фельдъегеря Чернова, сопровождав­шего узников в Сибирь. "Существо гнусное", он вел себя так, словно ему было дано "положительное приказание убить нас" (с. 165).

Характерен для "тюремного" очерка М. А. Бестужева и мотив дороги. Хронотип дороги активно используется в по­этике русского романа второй половины XIX в. М. М. Бахтин отмечал "одну очень существенную черту "дороги", общую для всех разновидностей романа: дорога проходит по своей родной стране, а не в экзотическом чужом мире /.../; раскрыва­ется и показывается социально-историческое многообразие этой родной страны"². Эта же тенденция прослеживается и в очерке Бестужева, позволяя развертывать повествование, вво­дить новые образы, решать идейно-эстетические задачи. "Примечательно, — пишет мемуарист, — что мы отправились в самую распутицу, по сквернейшей ярославской дороге, мо­щенной бревнами, истомленные тюремной жизнью и едва дер­жались на тряской тележке, и притом закованные" (с. 165). Од­нажды поспешность Чернова чуть не закончилась трагедией. Не совладав со спуском, несколько карет зацепились и "повлекли меня, как Гектора за колесницей Ахиллеса" (с. 166). "Изломанные, окровавленные" арестанты в конце концов прощают своего мучителя, выпрашивающего у них прощение на коленях.

_________________________

¹ Бестужев М. Л. Пребывание в Шлиссельбурге и переезд в Сибирь // Декабристы. Избранные сочинения: В 2 т. - Т. 2. - С. 163.

² Бахтин М. М. Формы времени и хронотипа в романе // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975. - С. 393-394.

 

Этот случай позволяет автору сделать общее заме­чание о сути бюрократизма — неискоренимой и вековечной примете россиян. Вся гонка в пути объяснялась, оказывается, чрезвычайно просто, а именно "прибытием следующей партии наших товарищей в Тобольск и страхом, чтоб следующая за ним партия нас не опередила!!! О, бюрократическая Россия! Тебя готовы загнать, погубить администраторы, только бы не нарушить нумерацию: 1, 2, 3, 4 и т. д." (с. 167).

Развенчанию подвергает мемуарист и тезис о гуманном отношении царских чиновников к декабристам. Сенатор Кура­кин, "имеющий (по его словам) приятное поручение от госуда­ря узнать о наших нуждах" (с. 165), отказывается выполнить- ґЛ элементарную просьбу Бестужева — перековать его ножные цепи, ибо они растирали тело невыносимо. "Извините, я этого сделать не могу, — ответил он, вежливо кланяясь" (с. 165). Гневная филиппика, брошенная мемуаристом вслед инспекто­ру, усиливает обличительный пафос очерка: "Какова отеческая заботливость!: Все делалось, чтобы морочить публику гром­кими фразами и милостивыми манифестами" (с. 165).

К жанру "тюремных" примыкают и очерковые зарисовки М. А. Бестужева "Литературное общество в каземате" и "Песнь "Что ни ветер шумит во сыром бору". Они создавались как ответы на конкретные вопросы редактора "Русской стари­ны" и вылились в очерки "тюремного" цикла. Жанровая при­рода их определяется нами по аналогии с рассмотренными выше очерками Е. П. Оболенского и Н. Р. Цебрикова.

Итак, в мемуарных "тюремных" очерках декабристы ре­шают главную проблему, вставшую перед ними в сибирский период жизни: как сохранить в человеке человеческое в самых неблагоприятных жизненных условиях; не потерять внутрен­нюю свободу при отсутствии свободы физической. Мемуарный "тюремный" очерк исследует нравственное состояние декабри­стской среды в самый трудный период жизни, из которого они вышли не сломленными, не запятнавшими свою честь и досто­инство. "Юноши, бывшие тут, возмужали под влиянием этого нравственного направления и сохранили в последствии тот же самый неизменный характер, — пишет Е. П. Оболенский. — Рас­сеянные по всем краям Сибири, каждый сохранил свое личное достоинство и приобрел уважение тех, с кем он находился в близких отношениях" (с. 112).