§3. Поляризация образов

 

Центральным художественным образом мемуарных хро­ник декабристов является образ исторического времени. Оно становится своеобразным пространством развертывания собы­тий и средством саморазвития образов. Н. К. Гей отмечал, что "время имеет свое выражение в образе, чтобы быть воссоздан­ным в произведении"¹. В данном случае оно является тем "кирпичиком", который составляет саму основу мемуаристи­ки, присутствуя во всех ее жанрах.

"Каждому виду искусства принадлежат свои формы проте­кания времени, свои аспекты художественного времени и свои формы длительности"². В мемуарных хрониках это историчес­кое время. Подобно древнерусским летописям, хроники расс­казывают о событиях, происходящих на широком фоне конкретно очерченной исторической эпохи от начала царствования Александра I до 80-х годов XIX века. Непосредственная собы­тийная канва хроник инкрустируется в широкий поток Време­ни, которое объективно существует вне рамок произведений. Д. С. Лихачев называет такое время "открытым", что предпо­лагает наличие событий, совершающихся за пределами произ­ведения одновременно с развертыванием его сюжета. Мемуары всегда повествуют о реально бывшем, происшедшем в жизни или сознании их авторов. Но образ времени в мемуарных хро­никах — это не просто слепок с реальности, а полнокровный художественный образ, созданный по законам словесного ис­кусства с учетом мемуарно-автобиографической специфики произведения.

 

————————————

¹ Гей Н. К. Художественность литературы. - С. 260.

 ²ЛихачевД. С. Собрание сочинений. - Т. 1. - С. 500.

 

"Временные и пространственные координаты /.../ оказы­ваются не только каркасом произведения, но и одним из дейст­венных средств организации его содержания"¹. В рассматрива­емом жанре все подвержено его неудержимому ходу — судьба отечества, судьбы царей и народов, личные судьбы мемуарис­тов и их современников. Историческая ретроспекция при этом существует как бы на нескольких уровнях одновременно. Пре­жде всего это время создания мемуаристами своих произведе­ний: "Когда я думал об этом в настоящее время..." (с. 271), "...теперь в обществе судят иначе — и честь теперешнему времени" (с. 61), "...теперь кажутся невероятными вопросы, давно уже порешенные между образованными людьми..." (с. 391). Центральный временной пласт — историческая эпоха первой четверти XIX в., период становления мировоззрения мемуари­стов, годы наполеоновских войн, действия тайных обществ, время раздумий и размышлений о пережитом в годы сибирско­го изгнания. Третьим временным пластом охвачены события еще более далекого прошлого. Так, В. И. Штейнгель и С. Г. Волконский начинают свои мемуары с эпизодов, почти на сто лет отстоящих от декабристской поры, подтверждая известное пророчество А. Н. Радищева о XVIII веке:

Нет, ты не будешь забвенно,

Столетье безумно и мудро!^2­­

 

————————————

¹ Гей Н. К. Художественность литературы. - С. 282.

² Радищев А. Н. Избранные философские и общественно-политические произведения. - ГИПЛ, 1952. - С. 546

Взаимодействуя, все эти временные пласты служат выра­жению общей идеи произведений, подчинены решению их ос­новной гносеологической, мировоззренческой проблемы: "Мы вправе говорить не только о показе и передаче реального вре­мени в образе, но о концепции времени и пространства в прои­зведении, об их художественной семиотике"¹. Концепция вре­мени в мемуарно-хроникальном жанре представлена как идея развития, движения, поступательного прогресса в ходе истори­ческого процесса. Ф.Энгельс писал, что в первые десятилетия XIX в. "история человечества уже перестала казаться диким хаосом бессмысленных насилий, /.../ она, напротив, предстала как процесс развития самого человечества, и задача мышления свелась к тому, чтобы проследить последовательные ступени этого процесса среди всех его блужданий и доказать внутреннюю его закономерность среди всех кажущихся случайностей"². Молодая Россия, рожденная 12-м годом, стремилась познать самое себя, осмыслить общую картину движения века. Вооду­шевленные высокими гражданскими чувствами, декабристы на страницах своих мемуарных хроник искали в прошлом уроки для настоящего, образцов для будущего переустройства страны.

Спрессованное в событиях время определяло поступки и мысли людей. Оно властно вторгалось в судьбы, в одночасье изменяя их кардинальным образом. "С этого времени началась для меня новая жизнь" (с. 265), — пишет Волконский. Вторит ему Штейнгель: "С 1823 года началась для меня роковая эпо­ха" (с. 204). Мемуарист Горбачевский замечает: "С этого вре­мени характер Славянского Союза начал приметно меняться" (с. 204). В той части мемуарных хроник, где речь идет о собы­тиях до восстания 1825 года, историческое время полностью поглощает время авторское, ибо слишком насыщенным был тот период. Происшедшее за год казалось равным целому сто­летию, память мемуариста как бы отстает от реального бега событий. Вспомним уже цитированное выше тургеневское: "Ныне, когда дух времени в несколько лет пролетел несколько столетий..."³; "Мы ушли от них (староверов. — О. М.) на 100 лет вперед" (с. 382), —пишет Якушкин. Декабристы мыс­лят большими временными категориями, и это оправдано са­мой логикой жизни. Историческое время в рассматриваемых произведениях избирательно и в определенной степени идеологизировано. Из всего многообразия фактов авторов интере­сует лишь то, что так или иначе связано с программными уста­новками декабристского движения.

 

————————————

¹ Гей Н. К. Художественность литературы. - С. 273.

² Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. - 2-е изд.   Т. 19. - С. 23.

³ Тургенев Н. И. Мысли о составлении Общества // Избранные социально- политические и философские произведения декабристов. - ГИПЛ, 1951. - Т. 1. -С. 222.

 

Способ фиксации времени соответствует законам жанра хроники, выполняя, подобно летописным произведениям Киев­ской Руси, сюжетно-композиционную функцию, структурно организуя материал. И. Д. Якушкин, например, часто начинает фразу, предложение или целый абзац с указания на конкретную дату: "Война 1812 года, "Из Франции в 14-м году", "В 13-м году император Александр...", "В 14-м году существование молоде­жи...", "В 11-м году, когда я вступил в Семеновский полк...", "В начале 17-го года я приехал в Москву" (С. 380-385).

Стремление к максимальной конденсации времени ведет к указанию на месяц и даже на число происходящих событий: И.И.Горбачевский — "В марте месяце 1825 года..." (с. 168); С.П.Трубецкой — "9 февраля 1816 года Пестель, Ник. Му­равьев, Сергей Шипов и Трубецкой положили основание об­ществу..." (с. 27). Порой декабристы намеренно обращаются к летописным "погодным" формам фиксации времени: "В лето 1719 года (курсив мой. — О. М.) губернатор Арсеньев окончил жизнь и погребен в церкви Тихвинской божьей матери" (с. 166). Это лишь подчеркивает "древность" случившегося, указывает, что мы имеем дело не просто с прошедшим, а с дав­но прошедшим временем.

Очень часто конкретная дата не расшифровывается мему­аристами, носит некий символический характер, говорит как бы сама за себя. Когда И. Д. Якушкин пишет: "Хартия Людо­вика XVIII дала возможность французам продолжить начатое ими дело в 89 году..." (с. 381), то его современникам не надо было расшифровывать, что за этим стояло. То же встречаем у С.Г.Волконского: "После великих событий 1815 года..." (с. 263). Мемуаристу нет никакой нужды давать событийную расшифровку даты, памятной каждому, кто с оружием в руках добывал победу над Бонапартом. Стоит лишь упомянуть "17 год" и становится ясным, что речь идет о периоде резкого перелома декабристского отношения к Александру I, о стрем­лении совершить покушение на его жизнь (Якушкин И. Д.).

"Год 1821" ассоциируется с созданием Северной и Южной управы тайного общества после Московского съезда, измене­нием тактики движения. Даты-символы, даты-сигналы были понятны декабристам и их окружению, "любознательный чи­татель" за лаконичной временной формулой видел саму суть явлений. Даты перестают играть служебную роль, превращаю­тся в "образную ткань", и в конце концов создается вполне ощутимый и значимый образ времени¹.

 

————————————

¹ Гей Н. К. Художественность литературы. - С. 267.

 

По мере приближения повествования к событиям декабря 1825 года способы фиксации времени становятся более точны­ми. Так, имевшие место в первой части хроник выражения "эпоха", "те годы", простое указание на год перестают удовле­творять мемуаристов. Чем ближе к 14 декабря, тем мельче еди­ницы временного потока. Вот как фиксирует время В. И. Штейнгель, говоря о дне, когда в Петербург пришло из­вестие о внезапной кончине Александра I: "...как вдруг 27 ноября утром явился ко мне Рылеев /.../ и объявил, что в 4 часа утра приехал курьер..." (с. 206). И далее он продолжает: "5 11 часов он вошел ко мне в комнату со словами: /.../ "Ну, все кончено!"(с. 206). Находившийся в момент восстания в Москве И. Д. Якушкин не менее точен: "Алексей Шереметев возврати­лся домой поздно ночью и сообщил мне полученные известия" (с. 429). "Несмотря на то, что было уже далеко за полночь, мы с Шереметевым поехали к Фонвизиным" (с. 429) (курсив мой. — О. М.).

Детально, почти с протокольной точностью освещает ход восстания Черниговского полка в Украине Иван Горбачевс­кий. Происшедшее в течение одного дня и в одном месте восс­тание на Сенатской площади буквально по часам и минутам расписано в мемуарных очерках и рассказах декабристов. Опи­сание же событий в Украине было делом довольно непростым, ведь происходили они одновременно в нескольких местах в те­чение целого месяца. Переносясь из Киева в Тульчин, а оттуда в Житомир и Васильков, Горбачевский вводит в повествование события, происходившие сразу в нескольких местах. Он пишет: "...за два дня до рождества Христова в Черниговском полку узнали о происшествии 14 декабря" (с. 207). Здесь в рамках од­ного высказывания, одной фразы сосуществуют события раз­ных временных планов. 14 декабря — это конечная точка петербургской трагедии. "За два дня до Рождества Христова" — это начальный, отправной момент восстания в Украине. "Теперь оставим на время Черниговский полк, — пишет мему­арист, — и бросим взгляд на движения, происходящие в то же самое время в других местах" (с. 212). "2? то самое время (курсив мой. — О. М.) как С. Муравьев старался уговорить к действию командира Ахтырского полка..." (с. 225). Эти приме­ры свидетельствуют о желании мемуариста мгновенно перене­стись за десятки, порой — сотни километров. Идет замедление течения временного потока за счет интенсификации его собы­тиями и фактами, ввода в повествование все большего числа действующих лиц. Время и пространство предельно сконцент­рированы, а слияние двух и более эпизодов, их сплетение и па­раллельное существование во времени, добавляло каждому со­бытию богатство и многоцветность психологических нюансов. Полифоническое звучание временных пластов в описании сцен восстания на Юге придают повествованию не только ценность надежного исторического источника, но и делают "Записки" И.И. Горбачевского произведением, чьи художественные до­стоинства не заслоняются историческими.

Иное наблюдаем в сценах суда и следствия над декабрис­тами. Время как бы замедляет свой ход, внезапно натолкнув­шись на мощную преграду. Изменяются способы его фикса­ции: то, что было привычно до ареста, уже не в состоянии передать драматизм происходящего за стенами тюрьмы, тра­гедию людей, вырванных в расцвете сил из привычной жизни. Делается это каждым мемуаристом по-разному. С. Г. Вол­конский прибегает к описательным конструкциям: "во время пути", "затем", "во время отсутствия фельдъегеря" (с. 290-293). В. И. Штейнгель за точку отсчета времени отныне выбирает момент ареста: "К вечеру, на второй или третий день по за­ключении" (с. 208). То же и у И.Д. Якушкина: "на другой день вечером, после того, как все двери были уже заперты..." (с. 439); "после этого целый месяц меня не тревожили" (с. 447). Повествование достигает наивысшего напряжения, а фиксация времени — сконденсированной детализации в сценах суда и казни декабристов. Вновь появляются указания на часы проис­ходящего: "12 июля часу в первом" (с. 449); В небольшие вре­менные отрезки инкрустируется насыщенное событиями и пе­реживаниями повествование. Но интенсификация временных оттенков идет уже не за счет событийной наполненности, как в сценах восстания в Петербурге и Украине, а за счет углублен­ной психологической обрисовки героев хроник, большой эмо­циональной насыщенности дня 13 июля 1826 г. — рубикона, отделяющего заключенных от прошлой жизни.

Какой-то период после этого мемуаристы, например Якушкин, за точку отсчета времени выбирают момент казни и конфирмации: "Дней через десять после казни из равелина пе­реместили всех в крепость" (с. 453); "По совершению казни /.../ дозволены были один раз в неделю свидания" (с. 454).

Но скоро жизнь берет свое, открывается "второе дыха­ние", декабристы постепенно начинают осознавать новое бы­тие, приспосабливаются к иному способу существования. Ме­муары писались спустя много лет после этого, но в них ощущаются отголоски мучительного пути, пройденного их ав­торами в первые годы каторги и ссылки. Возвращаясь к жизни, они чувствовали себя несломленными и нравственно здоровыми. Страницы мемуаров, посвященные сибирскому периоду жизни, пестрят датами, указаниями на год, месяц или число какого-либо события. С возвращением к активной жизни возвращает­ся на круги своя и привычное для декабристов отношение к развертыванию времени, способам его фиксации: "5 октября 1826 года с партией арестантов они отправились в Москву (И. И. Горбачевский, с. 292); "14 февраля партия вышла из Чи­ты и 16 марта 1828 года наши странники прибыли в большой Нерчинский завод "(с. 312).

В течение всего сибирского периода и даже после амнис­тии декабристы неустанно возвращались к дням далекой мо­лодости, независимо от того, завершалось ли это написанием записок и воспоминаний.

Под влиянием времени многое переосмысливается, порой делается попытка отретушировать прошлое, переставить акце­нты, оправдаться в глазах не только правительства, но и пото­мков. Отсюда упреки в "отступничестве", адресованные Серге­ем Волконским Николаю Тургеневу после выхода в свет его книги "Россия и русские"; неловкие попытки оправдаться со стороны Сергея Трубецкого, своей нерешительностью предре­шившего исход восстания в Петербурге. Под воздействием не­умолимого хода Времени по-разному оценивают свою жизнь мемуаристы. Волконский считает, что хоть "избранный мною путь привел меня в Верховный уголовный суд, в Сибирь, в ка­торжную работу и к тридцатилетней жизни в ссылке и тем не менее ни от одного слова своего и сейчас не отрекусь" (с. 265). Менее оптимистичен на этот счет Штейнгель, горестно восклицавший: "Думал дождаться почестей — выиграл лишение всего" (с. 206). Порой утешение и прощение декабристы нахо­дят в Боге, что тоже отражают страницы их мемуарных хро­ник: "С младенчества моего, — пишет все тот же Трубецкой, — вкоренена в сердце моем уверенность, что промысел божий ве­дет человека ко благу, как бы путь, которым он идет, ни казал­ся тяжел и несчастлив" (с. 26). Согласимся с мнением И.И.Монаковой, утверждавшей, что "в мемуаристике обна­руживается закономерность: время обогащает опытом, а зна­чит объективно подтверждает или опровергает наши первые впечатления, наметки, понимания"¹.

В данном случае мы имеем дело с временем авторским, ин­дивидуальным, в рамках которого существует автобиографи­ческий герой — участник и очевидец событий, происходящих во времени историческом. Такое слияние двух "времен" в рам­ках одного произведения — характерная черта мемуарных хроник декабристов. При этом Время одновременно является и ярким художественным образом, и одним из главных жанро- и структурообразующих компонентов рассматриваемых произ­ведений.

Не менее значимым для понимания жанровой специфики мемуарных хроник декабристов является образ автора.

Сопоставлять мемуарные хроники декабристов и, к при­меру, драматические хроники В. Шекспира или романтические хроники П. Мериме, можно лишь в плане раскрытия историче­ской темы, обращения к обрисовке образов реальной Истории. Но при этом будем помнить, что в данном случае перед нами не художественное произведение, построенное на основе вто­ричного отражения в авторском сознании реальности. Мы имеем дело с подлинными рассказами подлинных участников и очевидцев событий, с "отражением истории в человеке, слу­чайно попавшемся на ее дороге"².

Ведущим принципом построения главных и второстепен­ных образов является социально-исторический анализ личности. При таком подходе фактографичность становится опреде­ляющим моментом в создании мемуарных хроник.

 

————————————

¹ Монахова И. И. Объективирующая функция времени в жанрах мемуарис­тики // Философские науки. - 1974. - № 3/81/. - С. 52.

¹ Герцен А. И. Былое и думы. - М., 1969. -Т. 1. - С. 544.

 

Стремясь придать историческую объективность своему ра­ссказу, мемуаристы прибегают к некоторым особым приемам. Среди них:

1. Стремление не выпячивать свои чувства и переживания, личную жизнь. Автор как бы остается в тени происходящего, не отвлекая читателей от главной задачи хроник — предста­вить истину о движении декабристов. Однако очень часто эта задача  вступает в  прямое  противоречие  с  художественной практикой, Так,  С. Г. Волконский  постоянно  подчеркивает, что пишет лишь о том, чему сам был "свидетелем и очевид­цем". Но в то же время он опасается, чтобы его личность не заслонила собой главный предмет описания, будь то военные действия, история тайного общества или  что-либо другое. "Моя личность так мало замечательна" (с. 284), —предупреж­дает он читателя в одном месте, а уже в другом борется с жела­нием поделиться своими собственными наблюдениями в мо­мент перемирия между Александром I и Наполеоном: "Но вот, увлеченный думами моими, я отдалился от простого изложе­ния современности в моих записках" (с. 52). По мере прибли­жения к 1825 году личностный элемент все больше проникал на страницы произведений. Преддекабрьский период — вре­мя выбора каждым своей позиции. Существенно видоизменяе­тся соотношение исторического и личностного начала по мере приближения к кульминационной точке произведений — восс­танию. Здесь Волконский заявляет уже прямо противополож­ное тому, о чем писал в начале хроники: "Отвлекусь от хода событий главных, чтобы повествовать здесь эпизод, лично до меня относящийся" (с. 286). Мы имеем дело с двуединым про­цессом — стремлением мемуаристов не заслонять своей лично­стью описываемые исторические события и в то же время — активным  процессом   "очеловечивания"  сюжета  мемуарных хроник, где личность автора занимает если не главное, то все же достойное место. Мемуарная природа произведений не мо­гла допустить сведения на нет личностного, автобиографичес­кого элемента, а жанр хроники активно включал его в стреми­тельный ход истории...

2. Стремление "спрятать" личность автора за событиями проявляется и в том, что для рассказа о себе мемуаристы вво­дят в повествование формы третьего лица. С аналогичным

приемом встречаемся в мемуарах С. Медведева, А. Матвеева, И. Желябужского (XVIII век). По мнению Г. Г. Елизаветиной тем самым придается значительность и объективность рассказу о прошлом¹. К использованию форм третьего лица в рассказе о себе прибегают С. П. Трубецкой и И. И. Горбачевский. Говоря об исторической дате — дне создания первой декабристской организации, Трубецкой записывает: "9 февраля 1816 года Пе­стель, Ник. Муравьев, Сергей Шипов и Трубецкой положили основание обществу"(с. 27). То же и в оценке коренного разли­чия тактики Северного и Южного обществ: "В частных свида­ниях Пестель убедил некоторых членов в справедливости не­которых из своих рассуждений. Эти члены поддерживали его и в общих собраниях, но Никита Муравьев и Трубецкой вос­ставали против всех предложений Пестеля /.../ . Пестель уехал недовольный, однако обещал сообщить Трубецкому о своих действиях" (с. 33) (курсив мой. — О. М.). И далее, повествуя о деятельности Тайного общества, Трубецкой активно вводит в повествование формы третьего лица, как бы придавая ему тем самым характер беспристрастия и объективности — непремен­ного условия всяких мемуаров: "блюститель его Трубецкой", "нашел Трубецкой общество", "внимание. Трубецкого", "Тру­бецкой нашел, что...", "известил Трубецкого" (с. 33-36) и т. д... Иван Горбачевский, сообщая о создании Общества соеди­ненных славян, пишет: "6 декабря 1824 года Борисов 2-й и Горбачевский  после долгого совещания  признали, что для единства в действиях и скорейшего достижения предназначен­ной цели необходимо ускорить ход Общества, дать новое об­разование оному" (с. 167). И далее: "уведомил Горбачевского", "с намерением познакомиться с Горбачевским', "приехали к Горбачевскому"" (с. 169-170) (курсив мой, — О. М.). Делать на основании этого вывод о том, что Горбачевский не мог быть автором "Записок", не следует. К авторскому "отстранению" от самого себя, использованию форм третьего лица многие мемуаристы прибегают как к сознательному художественному приему. Цель при этом очевидна — выдвинуть на первый план событие, реальный исторический факт, оттенить его значи­мость и собственную объективность. Следуя в русле традиций европейской мемуаристики, декабристы придают яркую художественную форму мемуарным хроникам, которые справедливо считаются по сей день и ценными историческими источниками.

 

———————————

¹ Елизаветина Г. Г. Становление жанров автобиографий и мемуаров. -С 235-263.

 

Для понимания образа автобиографического героя важно иметь в виду не только время, описываемое в произведениях, но и период, в который мемуаристы работают над ними. По­реформенная пора — время острых общественных столкнове­ний, поиска выхода из тупика исторического развития, в кото­ром   страна   оказывается   после   30-летнего   царствования Николая I. Аналогичная ситуация сложилась во время зарож­дения и деятельности декабристских организаций в первой че­тверти XIX века. В 50-е годы "в литературе решающее значе­ние приобрел вопрос о герое, о русском идеологе, носителе активного общественного сознания"¹. Именно такой герой по­является на страницах мемуарных хроник декабристов. Это активно действующая, страстная, интеллектуально развитая личность, желающая добра своему отечеству, готовая жертво­вать ради него даже собственной жизнью, сохраняющая в условиях политической борьбы нравственные и моральные но­рмы поведения. Отметим, что психологическая обрисовка об­разов при этом достаточно слаба. На первом плане — социа­льно-историческая характеристика и мотивировка.

 

————————————

¹ Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. - С. 255.

 

Это вызвано отнюдь не слабостью дарования или отсутст­вием литературного таланта у мемуаристов. Здесь мы имеем дело, подчеркнем это еще раз, с сознательной идейно-худо­жественной установкой на создание Истории Тайного Общест­ва. Ничего не должно отвлекать автора и читателей от расска­за о грандиозных событиях российской и европейской истории начала века. И лишь оказавшись в заточении, в условиях от­сутствия столь желанной для декабристов Свободы (личной и общественной), мемуаристы приоткрывают свой внутренний мир; показывают, какой бушующий вулкан страстей, мыслей, чувств и переживаний полыхает в их душах. Оказавшись вне активного участия в общественно-политической и культурной жизни страны, декабристы изменяют и характер ведения своих "записок" и "припоминаний", что сказывается в принципах построения образа автобиографического героя. Сама измени­вшаяся реальность, перемены в личной жизни диктовали необ­ходимость пересмотра манеры повествования. В сценах следс­твия, суда и ссылки на первый план выходит не столько личная драма отдельно взятого человека (автора хроник), сколько трагическая судьба целого поколения.

Замечательным художественным достоинством хроник яв­ляется создание мемуаристами образов исторических деятелей эпохи: политиков и военачальников, друзей и соратников, не­другов и антагонистов; людей не только выдающихся, но и простого, незнатного происхождения, протянувших руку по­мощи декабристам в годы сибирского изгнания. Хроники так же не знают вымышленных персонажей, как не допускает вы­мысел вообще мемуарная природа рассматриваемых произве­дений.

Все персонажи условно могут быть распределены по двум большим группам. Образы сторонников новой России во главе с декабристами сконцентрированы на одном полюсе общест­венной борьбы; вторую же группу составляют те, кто остался верен престолу и не желал поступаться принципами старины. В такой группировке нет нарочитой условности, ибо отбор, сво­его рода "селекцию" людей по взглядам на перспективу общес­твенного развития страны, делала сама жизнь.

Фигура императора Александра I давно привлекает вни­мание исследователей прежде всего своей противоречивостью. Его образ — один из ключевых в мемуарных хрониках декаб­ристов. Это своего рода "антигерой", противопоставляемый декабристскому идеалу просвещенного монарха. Александр І у мемуаристов — подлинно историческая личность, фигура глу­боко типичная для времени, когда страна оказалась на распу­тье, в поисках ориентира своего развития. "Драма русской ис­торической жизни, как и его (Александра I. — О. М.) личная, разыгрывалась в тесной связи и на общем фоне огромного ев­ропейского кризиса наполеоновской эпохи. Его "противо­речия" и "колебания" были живым отражением колебаний и противоречий в борьбе основных течений его времени"¹.

Следуя законам жанра, мемуаристы стремятся очертить основные вехи правления императора Александра, представив при этом эволюцию своего отношения к нему. Самое раннее упоминание об Александре Павловиче находим на страницах первой части мемуарной хроники В.И.Штейнгеля. Придя к власти после краткосрочного павловского правления,

 

————————————

¹ Пресняков А. Е. Русские самодержцы. - М., 1990. - С. 159.

 

Александр сразу же возвещает о стремлении управлять "по законам и по сердцу Екатерины великой (с. 172). Смысл первых царс­ких указов, рескриптов и манифестов заключался для современников "в трех незабываемых словах: отменить, простить, возвратить"¹. Возвращают "чин, дворянство и свободу" (с. 172) и отцу В. И. Штейнгеля.

Образ Александра I дан в движении, он эволюционирует, определяя тем самым и эволюцию в отношении к нему мемуа­ристов. В начале царствования — это энергичный, умный, ли­беральный правитель, подающий большие надежды в деле ко­ренного преобразования государства. Обстоятельства рожде­ния и воспитания Александра Романова были хорошо извест­ны современникам. Сформировавший мировоззрение под вли­янием просветительского абсолютизма и военного деспотизма, он всю свою жизнь, по мнению декабристов, вынужден был раздваиваться, отдавая одновременно дань урокам Лагарпа и советам Аракчеева.

Мемуарист И. Д. Якушкин отмечает всеобщее увлечение императором, охватившее русское общество после блестящей и великодушной победы 1815 года над наполеоновской Франци­ей: "В 13-м году император Александр перестал быть царем русским и обращается в императора Европы. Продвигаясь вперед с оружием в руках и призывая каждого к свободе, он был прекрасен" (с. 381). Подтверждает это и С.П.Трубецкой: "По окончании Отечественной войны имя императора Алекса­ндра гремело во всем просвещенном мире, народы и государи, пораженные его великодушием, предавали судьбу свою его во­ле, Россия гордилась им и ожидала новой для себя судьбы" (с. 26). Пятнадцатилетний лицеист Александр Пушкин, выра­жая общее мнение, восклицал:

Тебе, наш храбрый царь, хвала, благодаренье! Когда полки врагов покрыли отдаленье, Во броню ополчась, взложив пернатый шлем, Колена преклонив пред вышним алтарем, Ты бранный меч извлек и клятву дал святую От ига оградить страну свою родную. Мы вняли клятве сей; и гордые сердца В восторге пламенном летели вслед отца²

 

———————————

¹ Пресняков А. Е. Русские самодержцы. - М, 1990.-С. 159.

² Пушкин А. С. На возвращение государя императора из Парижа в 1815 г.//И славили Отчизну меч и слово. - С. 127-128.

 

Первая искра недовольства Александром появляется у Якушкина в момент возвращения императора в столицу: "Наконец, показался император, предводительствующий гвар­дейской дивизией, на славном рыжем коне, с обнаженной шпа­гой, которую уже он готов был опустить перед императрицей. Мы им любовались; в самую эту минуту почти перед его ло­шадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. /.../ Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя" (с. 382). Незначительный, на первый взгляд, эпизод становится под пером мемуариста типичным и глубоко характерным для сущности Александра I. Эмоциона­льность и "картинность" описания позволяют точно зафикси­ровать момент, когда увлечение начинает сменяться легким разочарованием: "это было во мне первым разочарованием на его счет" (с. 382). Затем идет крушение всяких иллюзий отно­сительно просвещенного монарха — мудрого "пастыря" и "отца нации".

Отслеживая год за годом, месяц за месяцем поступки им­ператора, декабристы заносят в скрижали своей памяти все, что так или иначе влияло на формирование их идеологии, вело к созданию тайных обществ. Называются конкретные даты и имена, тщательному анализу подвергаются поступки и слова Александра I, особенно в последний период царствования, ко­гда дух времени заставлял уже везде "сердца клокотать" (П. И. Пестель).

Серьезные упреки раздаются в адрес царя за то, что он бо­льше был поглощен европейскими делами, фактически отстра­нившись от управления собственной страной. "Душа его была в Европе, в России же более всего он заботился об увеличении числа войск" (с. 383). И далее Якушкин отмечает, что в это время в декабристской среде нарастает недовольство службой: "служба в гвардии стала для меня несносной" (с. 383), а мемуа­рист Трубецкой говорит о стремлении "быть верной дружиной вождя своего и на поприще мира, /.../ содействовать государю своему во всех начертаниях его для блага своего народа"(с. 27). Оба подхода в конечном итоге приведут к созданию тайных обществ, которые, по мысли Тургенева, "необходимы в такой стране, как Россия. Только тот, кто жил в России, может пред­ставить себе, какие затруднения приходится встречать здесь для выражения своих идей" (с. 284).

Главным художественным средством создания образа Але­ксандра I является не портретная характеристика, проникно­вение в его психологию и внутренний мир, а фиксация основ­ных политических шагов императора, оценка их с точки зрения, декабристского понимания долга перед Отечеством. Если в годы войны 1812 г. единение народа и царя было почти полным, то по мере превращения последнего в "северного сфинкса" — загадочного и непредсказуемого — мемуаристам требуются уже совсем иные цвета и краски. С. П. Трубецкой лаконичен и осторожен в прямых оценках верховной власти, что вполне соответствует одной из целевых установок "Записок" — оправдаться, "отмыться" от ярлыка "диктатора" восстания, пусть и неудавшегося. Он лишь называет событие, предоставляя читателям самим делать выводы. Зато тогда, когда речь идет о деятельности тайных обществ, он подробно рассказывает обо всем, чему сам был свидетелем.

Характерной особенностью художественно-образной сис­темы мемуарных хроник является единство, нерасчлененность образов Александра I и декабристов. Они уже с первых стра­ниц оказываются в тесном взаимодействии, способствуя мак­симальному самовыражению друг через друга. "Члены общес­тва, огорченные поступком государя и обманутые в своих надеждах, — пишет Трубецкой, — не могли, однако же, расс­таться с мыслью, что действуя соединенными силами, они мно­го могут сделать для пользы своего Отечества" (с. 31). Дейст­вия одних диктуются характером и действиями других. По сути дела, рассматривая хроники Трубецкого, Волконского, Тургенева, мы можем говорить о системном единстве образов Александра и декабристов. Они и существуют-то в основном и прежде всего благодаря своему "единству и противоположнос­ти". Столь органичная связь двух антагонистических начал объясняется тем, что перед нами произведения не столько пи­сателей, сколько политических деятелей, лидеров либерально-демократического движения 10-20-х годов XIX в. Жанр мему­арной хроники требовал от их авторов погружения в "пучину времени", где судьба навсегда связала воедино декабристов и Александра I.

Иным путем в создании образа "венценосного монарха" идет Иван Якушкин. Его интересует не столько то, что сделал или сказал император, сколько то, как это отозвалось в декаб­ристской среде, в обществе в целом. Таким является рассказ об учреждении пресловутых военных поселений. Следуя законам исторической правды, Якушкин называет автором этого прое­кта именно царя, а вовсе не графа Аракчеева, бывшего лишь ревностным проводником его в жизнь: "Граф Аракчеев, когда у него спросили о цели военных поселений, всякий раз отвечал, что это не его дело и что он только исполнитель высочайшей воли" (с. 388). Ударом явилось для Якушкина известие о даро­вании царем Конституции не своей родине, а Польше. При этом говорили даже, что Александр намеревается перенести столицу в Варшаву и переехать туда со всей семьей. "Меня проникла дрожь; я ходил по комнате и спросил присутству­ющих, точно ли они верят всему сказанному, /.../ и тому, что Россия не может быть более несчастна, как оставаясь под управлением царствующего императора" (с. 389). Самого Александра, казалось бы, нет в этом фрагменте. Его нет, но он здесь, он диктует условия игры, он управляет мыслями и эмо­циями декабристов, в данном случае — "меланхолическим Якушкиным" (А. С. Пушкин), решившимся "по прибытии им­ператора Александра отправиться с двумя пистолетами к Ус­пенскому собору и когда царь пойдет во дворец, из одного пи­столета выстрелить в него, из другого — в себя" (с. 390). Мысль эта настолько не вяжется с натурой мягкого и кроткого Якушкина, что Иван Дмитриевич тут же поясняет: "В таком поступке я видел не убийство, а только поединок насмерть обоих" (с. 390). Нравственные ограничители, столь естествен­ные для декабристов, совершенно не будут приняты во внима­ние всеми многочисленными их "последователями" и "учени­ками" — цареубийцами, ниспровергателями тронов и основ, строителями "светлого будущего" взамен "темного царства". Нравственный аспект становится приглушенным в политичес­кой мемуаристике революционных демократов и народников, практически сводится на нет у социал-демократов и больше­виков.

В своей мемуарной хронике Якушкин одним из первых среди декабристов пытается представить фигуру царя как крайне противоречивую и неоднозначную. "Раздвоение лично­сти" Александра происходит в момент зарождения основ рос­сийского свободомыслия. Декабристов еще до окончания Оте­чественной войны мучает сомнение относительно искренности декларируемых Александром либеральных идей. "Семеновская история"   окончательно   убедила   декабристов   в   том,   что "император Александр поступил совершенно под влияние Меттерниха, перешел от народов, прежде им усердно защища­емых, на сторону властей, и во всех случаях почитая теперь своею обязанностью защищать священные права царей. Тут прекратилось в нем раздвоение, и в Европе и в России полити­ческие его воззрения были одни и те же"(с. 421).

Преодолевая веру в просвещенного монарха, декабристьі объективно становились на позиции подлинного историзма, носившего, тем не менее, стихийный характер. Стихийный, ибо в основе действий Александра I и в отношении к нему мемуа­ристов ясно ощущается исторический утопизм. "Утопия — это форма мышления о жизни, ее отношениях и устройстве, кото­рая стремится разрешить или, вернее, снять ее противоречия согласно тем или иным идеальным требованиям, вне условий реальной возможности, без их достаточного учета, даже обыч­но без достаточного их понимания"¹. Утопичен в своих либе­ральных намерениях ранний Александр I, он стремится прими­рить   непримиримое,   провести   коренные   преобразования, ничего существенно при этом не меняя. "Когда подумаю, как мало сделано внутри страны, то эта мысль ложится мне на серд­це, как десятипудовая гиря; от этого устаю"², — так говорит он сам незадолго до смерти. Расставаясь с иллюзиями относите­льно либеральных намерений царя и возможностей провести преобразования "сверху", преодолевают собственный утопизм многие декабристы.

 

————————————

¹ Пресняков А. Е. Российские самодержцы. - С. 165.

² Там же. - С. 237.

 

Таким  образом, цементирующей основой  при создании образа Александра I стало движение мемуаристов от утопизма в сторону подлинного историзма. Не греша против истины, повествуя о тревогах и надеждах, вызванных внезапной смертью Александра, декабристы справедливо замечают, что он"имел за себя прошедшее; по вступлении на престол в продолжении двадцати лет он усердно подвизался для блага своего отечества, и благие его усилия по всем частям двинули Россию далеко вперед" (Якушкин, — с. 427). К жанровым элементам мемуарного некролога, органично включенного в хроники, прибегает С. П. Трубецкой. В заслугу императору Александру I он ставит и "блеск славы, приобретенный борьбой с Наполеоном", "великодушие и кротость к побежденным", "отсутствие тщеславия", "доверенность к нему народов" (с. 35). Однако упреков, и довольно серьезных, царь заслуживает за то, что "довольный приобретенной славой, не радел о благополучии своих подданных", "обленился", а особенно за "гонения" на те идеи, совершенствования, которые сам прежде старался расп­ространять"^. 35).

Итак, центральными в рассматриваемых произведениях являются образы декабристов и Александра I. Их своеобраз­ное взаимодействие, проявление один посредством другого; отсвет обоюдного утопизма, преодолеваемого под влиянием событий большой исторической значимости; комментарии и оценки, даваемые декабристами императору с позиций по­длинного историзма, — все это характерные черты художест­венно-образной системы мемуарных хроник.